Галерея «Максим» - Страница 22

Славка выслушал, похлопал по плечу:

– Ничего, старик, ничего. Все образуется.

И у Ильи не было оснований ему не верить. Слава уже был муж со стажем, дочке Дашке полтора года, жена Оля – полная противоположность яркой и непоседливой Аллы, хозяйственная, домашняя, скромная, отличная мать.

– Знаешь, как говорят поляки, – игриво подмигнул Славка, разливая остатки водки по стопкам, – в жизни мужчины должно быть три пани – для представительства, для уюта, в смысле – по хозяйству, и для постели. Лучше моей Оли пани по хозяйству не найти. Ну, а для представительства и для постели всегда есть пани на стороне…

Илья напрягся, ожидая, что друг будет развивать свою мысль и перейдет на Аллу, но Славка не сделал этого, а тактично замолк. Он вообще никогда не высказывался вслух о жене друга, но Илья подозревал, что Слава не воспринимает ее всерьез, считает всего лишь хорошенькой пустышкой. И чем дальше, тем больше оснований было у самого Ильи с этим согласиться.

Родила Алка легко и быстро. Обо всех нюансах, разумеется, заблаговременно позаботились ее родители, выбрали лучший роддом, договорились с врачами. Илье оставалось только мерить шагами вестибюль старого здания на Новом Арбате в ожидании благой вести, принесенной разве что не ангелом, а усталой санитаркой. Услышав «Емельянов, у вас сын!», он чуть с ума не сошел от радости. Хотелось кричать в голос, скакать до потолка и обнять весь мир. Весь сразу.

Забирали Аллу с малышом, разумеется, на машине тестя. Никакого праздника, никакого семейного застолья, чтобы обмыть ножки новорожденного, не было. Все прошло буднично – привезли, уложили в кроватку, попили чаю и разъехались. А пока Ханаевы втроем чаевничали на кухне, Илья стоял над колыбелькой, вглядываясь в лицо спящего сынишки.

Он очень боялся, что его отодвинут в сторону во всем, что касалось вопросов воспитания сына, но, слава богу, вышло иначе. Тесть к Максимке не очень-то проникся и свою отцовскую любовь на внука не перенес. Он по-прежнему в основном интересовался дочерью, а не новым членом семьи Емельяновых. Теща тоже больше была занята своими делами. Приезжала сначала раз в неделю, а потом и реже, на час-полтора, кудахтала над ребенком, перебирая всех близких и дальних родственников, на которых он, по ее мнению, был похож или не похож, и отправлялась восвояси. Алла от ухода за малышом быстро уставала, стала нервной, раздражительной. Глядя на все это, Илья начал сам заниматься ребенком, гулял с ним, пеленал, купал, вставал к нему по ночам, даже кормил, потому что молока у Аллы не оказалось. Что, похоже, нисколько ее не огорчило, даже наоборот.

Родился Максимка в июле, а уже с сентября Алла вернулась в институт, решив, что брать «академку» не стоит. Тем более что Илье, который летом защитил диплом, повезло устроиться художником в кинотеатр поблизости от дома. Такая работа не требовала постоянного присутствия и оставляла достаточно времени для ухода за малышом. Все свободное время он тратил на ребенка, развивал его и старался не пропустить ни одного момента взросления маленького человечка. Его совсем не напрягали эти занятия, скорее наоборот, было в радость постоянно открывать в своем сыне что-то новое, учить его и видеть, как тот на глазах с каждым днем становится старше и смышленее.

Пухленький Максимка был спокойным ребенком, скорее даже ленивым, любил вкусно поесть и вдоволь поспать. Илью это очень устраивало, у него оставалось время не только на работу, но и на творчество. С рождением сына его картины сильно изменились – изменился стиль, изменился взгляд на мир, изменилась тематика. Одно за другим создавались полотна, темой которых был маленький человечек, так круто повернувший его жизнь. Так появилась целая серия холстов, посвященных сынишке, – самых разных и самых любимых. Сначала Илья работал в реалистической манере, но затем все больше и больше стал склоняться к абстракционизму – именно этот стиль давал ему возможность выразить все свои мысли и чувства посредством сочных мазков и ярких красок. Апогеем того периода творчества стал их совместный рисунок с тогда еще совсем крошечным Максимкой. Сидя у него на руках, сынишка ухитрился испачкать ладошку в краске, а потом случайно ляпнул ею по уже загрунтованному и подготовленному для работы, но еще чистому холсту. Сердиться на малыша было бесполезно. Илья вгляделся в получившееся пятно и вдруг озарился идеей. Когда кое-как отмытый от краски Максимка был уложен спать, Илья поспешил в мастерскую. Вскоре картина была готова. Она получилась такой выразительной, такой радостной и жизнеутверждающей, что даже Марина, вечно критиковавшая все его работы, только руками всплеснула:

– Ну, Емельянов, ну ты гений! Это просто восхитительно. Такой позитив! Положительной энергией просто за версту прет. Слушай, надо немедленно выставить ее на продажу. С руками оторвут!

– Не, Марин. Эта, как и все остальные работы нынешнего периода, – он указал на картины, посвященные сыну, составившие уже немалую коллекцию, – останутся при мне. Как я могу их продавать? Это ведь часть Максимки, часть его и моей души!

– Слушай, художникам, конечно, излишняя сентиментальность только на пользу, но не настолько же, – рассмеялась она. – Этак ты никогда ничего не продашь, в каждой твоей картине будет часть души, – пыталась переубедить его Марина, но все было бесполезно. Он до сих пор не продал «Ладошку», хотя многие из найденных Мариной покупателей хотели бы ее приобрести.

Сразу после того, как Алла окончила институт, отец по знакомству пристроил ее на работу – администратором в крупный универмаг. Она предложила отдать Максимку в сад, но Илья не согласился. У него самого остались в памяти далеко не самые радужные воспоминания о детском саде – темные зимние утра, в которые еще так хочется поспать, а надо вставать и куда-то тащиться, невкусная еда, постоянные обиды от старших и более сильных ребят… Нет, ни к чему все это его сыну. Пусть высыпается и нормально питается дома. А для необходимого общения со сверстниками всегда достаточно прогулок в саду имени Баумана и занятий в развивающих кружках, благо Дом пионеров тоже неподалеку.